Кронштадт - Таллин - Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 гг

348 Pages·5.045 MB·Russian

by  Трифонов В.И.

В.И. Трифонов

Кронштадт
Таллин

Ленинград

Война на Балтике в июле 1941 — августе 1942 гг.

Из дневников сигнальщика с ледокола «Суур-Тылл»

Санкт Петербург
2001
Трифонов В. И. Кронштадт — Таллин — Ленинград. Война на
Балтике в июле 1941 — августе 1942 гг. (Из дневников сигнальщика
с ледокола «Суур-Тылл»). — СПб., 2001. — 344 с. — (Корабли и
сражения) / Отпечатано с диапозитивов заказчика в ООО «АНТ-
Принт»

О первых месяцах 1941 г. войны на Балтике опубликованы
десятки книг. Авторы их и адмиралы, командовавшие флотам, его
соединениями, и офицеры, командовавшие кораблями или боевыми
частями кораблей. Описание и анализ описываемых им событий,
конечно, излагается на основе их теперешних должностей, званий и
многолетнего служебного и жизненного опыта. Данная книга
отличается от всех предыдущих тем, что написана бывшим
краснофлотцем, который 16-летним мальчишкой за неделю до
начала войны убежал из дома в Ленинград, где застала его война.
Благодаря тому, что он учился в 9 классе Военно-морской
специальной средней школы в г. Москве и носил форму, мало чем
отличающуюся от краснофлотской, он прибился к группе
отпускников-краснофлотцев и, прибавив себе 3 года и назвавшись
сигнальщиком, был направлен сигнальщиком на ледокол с
эстонской командой. Особенность книги — ее документальность,
т.к. основа ее — дневниковые записи, которые автор вел с 5–6
класса и почти всю войну. Другая особенность — описание не
масштабных событий, а будничной жизни, работы, службы,
окружающих его товарищей-краснофлотцев, старшин и некоторых
командиров в различных ситуациях, в которых попадал корабль со
своим экипажем. Все виденное, совершенное или пережитое не
лакируется, а излагается так, как оно случилось в то время, и
приведенная оценка этих событий была дана автором 60 лег назад.
Интерес представляет и то, что показана деятельность не боевого
корабля, а ледокола, который сам по себе теперь является
исторической ценностью и музейным экспонатом, а о его
деятельности в первые месяцы войны очень мало известно.
Несомненный интерес для историков, изучающих жизнь в
блокадном Ленинграде, представляют скрупулезные описания
блокадного питания матросов этого корабля, отнесенного к
тыловым частям. Автор приводит не количество граммов продуктов
на человека в сутки, а какое количество пищи он получал с камбуза
в натуральном виде — количество столовых ложек первого и
второго блюда, их качественное описание. Данная книга будет
хорошим подарком к 60-летию начала Великой Отечественной
войны как ветеранам, так и более молодым матросам и офицерам,
интересующимся историей войны на Балтике.
Трифонов В.И. Кронштадт — Таллин — Ленинград 3
Знакомство с автором «Таллинского перехода»
Первым, по-моему, об этом переходе написал в 1958 г. Н. М.
Михайловский в своей книге «Таллинский дневник». В
последующие годы в ряде газет были опубликованы несколько его
статей с описанием некоторых эпизодов из этого перехода. Будучи
военным корреспондентом в Таллине, он участвовал в этом
переходе, тонул и вообще хлебнул лиха. Но все же в те годы о всем
трагизме Таллинского перехода было не принято писать. В книгах и
мемуарах бывшего командующего Краснознаменным Балтийским
Флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца, начальника штаба флота
контр-адмирала Ю. А. Пантелеева и других офицеров — участников
перехода этот переход показывался как очень, очень тяжелый, но
спасший флот и тысячи защитников Таллина. Истинные размеры
потерь, их причины скупо показывались и анализировались.
В книге И. Л. Бунича «Таллинский переход», а также в его
последующих двух книгах («Агония» и «Катастрофа») с
документальной точностью и правдивостью были показаны трагизм
последних дней обороны Таллина, безуспешные попытки
командования Балтийского флота сохранить жизнь защитников
Таллина и спасти флот, оказавшийся в Таллинской бухте, как в
мышеловке, а также полная картина героически-трагического
Таллинского перехода.
Книги были прочитаны, как говорится, на одном дыхании,
благо больше месяца лежал в клинике и время для этого было. Но
где-то в памяти постоянно возникали цветные картинки того, что я
лично видел в те часы и минуты, которые описывал автор. И многие
из этих «картинок» были настолько четкими, будто я их видел вчера,
а не 55 лет назад.
Память также невольно отмечала некоторые неточности автора
в изложении тех или иных событий, отсутствие некоторых
интересных, на мой взгляд, эпизодов и даже редакционные и
типографские ошибки. Гиперболизация некоторых эпизодов
казалась ненужной для этой книги.
И возникло большое желание поблагодарить автора за эту книгу,
за память о всех погибших, в большинстве оставшихся
неизвестными, и за тех, кто остался в живых в этом переходе.
Захотелось также передать автору свои замечания, пожелания,
которые он мог бы учесть при переиздании книги. Написал письмо в
С-Петербург в издательство НПП «Облик», в котором представился
участником Таллинского перехода и просил сообщить — как
установить контакт с И. Л. Буничем. Через несколько дней звонок
на работу. Сотрудник издательства любезно сообщил телефон
Бунича.
4 Корабли и сражения
Через неделю я приехал в С-Петербург на встречу
однокурсников по случаю 40-летия окончания Военно-морской
Медицинский Академии. Звоню Игорю Львовичу Бунину,
представляюсь: «Бывший сигнальщик и комендор с «Суур-Тылла»,
участник Таллинского перехода. Могу ли я с Вами встретиться?»
«Добро» получено. На следующий день я в скромной
двухкомнатной квартире у автора «Балтийской трагедии».
Усадив меня лицом к окну, он внимательно выслушал как мою
«хвалебную» речь, так и замечания, предложения. Расспросил о
моей службе на «Суур-Тылле» и обо всей последующей службе.
Бегло просмотрев мои замечания и предложения, изложенные на 16
страницах, он достал один из толстых справочников по торговым
флотам и, найдя нужную страницу, показал ее мне, сказав, что я не
прав, указав, что ледокол «Волынец» в Финляндии был
переименован в «Jaakarhu», а не в «Вяйнемяйнен». На
представленном мною снимке из финского учебника географии,
найденного мною в июне 1944 г. на освобожденном нами острове
Бьерке, действительно изображен ледокол, очень похожий на
«Волынец». Но это другой корабль такого же типа и он, после
войны с финнами в 1939–40 гг., был передан нам и плавал на
северных морях, переименованный в «Литке».
Три часа пролетели незаметно. На мою просьбу-пожелание
дополнить «Балтийскую трагедию» некоторыми фактами и
эпизодами, свидетелем которых я был, рассказать о некоторых
интересных людях, которых я знал, он неожиданно сказал мне: «А
вот возьмите и напишите все это сами. О том, что сами видели, где
участвовали в первые месяцы войны. Напишите о своем «Суур-
Тылле», о котором я действительно мало написал. Может быть
потому, что он уцелел в этом переходе. Напишите о своих
товарищах по службе, о капитане, о командирах. Ведь вас,
ветеранов, с каждым годом остается все меньше и меньше. И все,
что вы видели-знали, уносите с собой».
Предложение было настолько неожиданным, что я долго не мог
ничего определенного ответить и обещал подумать.
На прощание Игорь Львович подарил мне с дарственной
надписью «Балтийскую трагедию», вышедшую в одном томе с
несколько измененным названием: «Трагедия на Балтике. Август
1941 г.» и несколько небольших книжек — воспоминаний
балтийцев, которые должны были вдохновить меня на «творческий
подвиг»: «Повесть о «Сильном». (Б. Лебединский), «Морские
дороги» (В. В. Правдюк), «Записки офицера флота». (А. Керенский).
Но авторы этих книг в 1941 г. были молодыми моряками —
командирами БЧ, старпомами, командирами кораблей. А я? К
началу войны мне было только 16 лет и 5 месяцев. В какие планы
командования я мог быть посвящен? Правда, с мостика корабля, где
было мое рабочее место — боевой пост, видно было вокруг на
Трифонов В.И. Кронштадт — Таллин — Ленинград 5
многие мили. И все команды и решения командования судном
слышал из первых уст.
Теперь, как только оставался один в дороге, в транспорте, в
памяти невольно возникали картины далекого прошлого. Как в кино
повторного фильма проплывали различные эпизоды, свидетелем
или участником которых я был, возникали фигуры и лица
командиров и товарищей — живых, хотя большинство из них уже
ушли из жизни. Эти картины прошлого дороги и интересны мне. А
будут ли они интересны еще кому-нибудь? Конечно, они могли
всколыхнуть память тех, кто тоже был в то время где-то рядом, был
в переходах в одном караване, служил в то же время на другом
корабле, который стоял где-то рядом у стенки и т. д. Но много ли
таких однополчан осталось в живых? Тем, кто прошел войну, уже
под восемьдесят, а то и больше.
Но другой голос говорит, что у этих ветеранов, может быть,
остались дети и внуки, которым, наверное, интересно и приятно
будет увидеть в книжке фамилии своих отцов или дедов, узнать, где
они воевали, чему были свидетелями. Ведь нередко, когда дети и
внуки почти ничего не знают о прошлых годах, в том числе и о
военных, своих родителей и других «предков». А когда возникает
интерес, бывает уже поздно.
В 70–80-х годах я неоднократно участвовал в дни празднования
Дня Победы во встречах со школьниками в ряде школ Подмосковья,
Калининградской области, с молодыми моряками и офицерами в г.
Балтийске (бывшем Пиллау), и всегда оставалась
неудовлетворенность этими «мероприятиями». Парадные речи,
официальные встречи, а для душевных разговоров с ребятами
времени обычно не оставалось...
Фамилии некоторых друзей и товарищей, сослуживцев
удивительно крепко врезались в память и за 55 лет не стерлись. Но
многие, увы, забылись. Обращаться в Центральный военно-морской
архив хлопотно. Дадут ли списки личного состава? Сколько на это
уйдет времени? Но ведь кое-что могут напомнить мои личные
дневниковые записи тех лет. Не очень регулярные, часто очень
краткие и неизвестно где находящиеся. Ведь уже после войны было
десятка три переездов с места на место, из одного города в другой, с
квартиры на квартиру. Только за 6 лет учебы в Ленинграде в
Военно-морской медицинской Академии сменил 9 хозяев, у
которых снимал комнату или угол.
Но вот тщательные «археологические раскопки» в своих более
поздних архивных материалах дали неплохой результат: найдены 15
блокнотов и тетрадей. Некоторые с подробными дневниковыми
записями с июня 1941 по 29 апреля 1945 г. 4 дневника — тетради с
подробными записями отсутствовали (с 7.07 по 27.08.41 г., с
6 Корабли и сражения
12.11.41 по 10.01.42 г., с 9.02 по 25.03.42 г. и с 21.04 по 7.07.42 г.).
Может быть, в августе 42 г, когда большая часть команды была
направлена в создаваемые заградительные батальоны, наш
старшина батареи изъял некоторые дневники за 42 год, т.к. в них я
несколько раз очень нелестно о нем там писал. А он дневники мои
читал, и по его докладу старпому я был как-то арестован, а затем
дважды доставлялся к следователю Особого отдела. Но там мне
дневники вернули.
А может быть, часть дневников затерялась у тетки в блокадном
Ленинграде, которой я в августе 42 г. отнес их, уходя с корабля.
Так или иначе, но теперь их уже не найдешь.
В моем военном билете начало военной службы указано с 5
июля 1941 г. Первые две недели войны, точнее с 25 июня, в мой
послужной список не вошли, т.к. ничьими письменными приказами
меня никуда не назначали, и до 29 июня были только устные
приказания незнакомых мне командиров, коим я попадал на глаза. И
лишь с 30 июня, когда я с группой краснофлотцев с Либавы прибыл
из Пскова в Ленинградский флотский полуэкипаж, меня впервые
стали включать в списки прибывших и убывших, записывая со слов
фамилию, имя, отчество, год рождения (к своему я прибавлял три
года), специальность (назывался сигнальщиком), с какой части
(указывал Военморспецшколу). Все со слов, не спрашивая даже
документы. Да, похоже, их тогда почти ни у кого и не было.
В 1961 г., когда я вставал на учет в военкомате Мытищинского
района Московской области, на вопрос полковника-военкома:
«Каким военкоматом Вы были призваны?» я ответил: «Никаким, я
ушел добровольцем на флот». На что выслушал четкое разъяснение-
возражение: «У нас в стране на военную службу приходят, в том
числе и добровольцы во время войны, только через военкоматы».
«Ну, пишите Пушкинским», — сказал я.
Теперь, спустя 40 лет, могу покаяться перед этим полковником-
военкомом, что сказал ему неправду. Пушкинский военкомат к
моему появлению в рядах военно-морского флота не имел никакого
отношения.
Память, конечно, не могла сохранить во всех деталях события
первого официального дня моей морской военной службы, но в
моем дневнике они, оказалось, изложены довольно подробно. Очень
любопытно было самому прочитать записи 55-летней давности. И
стало стыдно за себя — каким же нахальным самонадеянным
мальчишкой показал я себя в первый же день! И удивительно, как
это командир не списал меня сразу же обратно на берег?
Конечно, теперь можно было бы «причесать» записи, исправить
ошибки, стиль. Ведь писал-то ученик 9 класса, и по русскому языку
была не пятерка», это точно, но я решил оставить все дословно.
Только маленькое пояснение: 5 июля начались для меня в
Кронштадте, в Балтийском Флотском экипаже, в который меня с
Трифонов В.И. Кронштадт — Таллин — Ленинград 7
группой краснофлотцев доставили накануне из военного городка в
Ораниенбауме. И еще деталь: после дневниковой записи за 2 июля
приписка: «Много воды утекло. Сегодня 1 сентября, а я так и не
докончил дневник. Постараюсь восстановить кое-что в памяти по
кратким записям в блокнотиках». И далее следует на 13 страницах
мелким, довольно разборчивым почерком, перьевой ручкой записи
событий, виденных мною 3, 4, 5 и 6 июля. Начну с первого
официально зафиксированного дня начала моей военно-морской
службы — с 5 июля. Сокращенные в дневнике названия кораблей,
пунктов раскрыты в скобках.
Знакомство с «Суур-Тыллом». Первый переход 5 июля,
суббота. Кронштадт, флотский экипаж.
«Как новоприбывших разбудили в 7 ч. Позавтракали и на
комсомольское собрание в ленкомнату. Нас, комсомольцев и
партийных, человек 30. Какой-то политрук у каждого осматривает,
проверяет комсомольские и партийные документы. До меня еще не
скоро. Я боюсь, что ему мой год рождения покажется
подозрительным, но тот лишь немного удивился, но ничего не
сказал.
Только кончил политрук просмотр документов, заходит
посыльный и спрашивает разрешения вызвать двух человек.
— Радист, старшина 2 старший Кожин, есть? — Молчание.
— Сигнальщик, краснофлотец Трифонов, есть?
— Есть! — отвечаю.
— Владимир Иванович?
— Так точно!
— Идемте за мной!
Я спрашиваю у политрука разрешения выйти и выхожу.
Спрашиваю у посыльного, куда это меня. Говорит, что не знает,
велит взять вещи и обождать во дворе.
Выхожу во двор и сажусь на скамейку, а посыльный пошел
искать радиста Кожина. Наконец нашел его и подвел ко мне.
Невысокого роста, коренастый, с суровым лицом, светлыми
короткими волосами, в запыленных ботинках и брюках, в
измазанной суконке с двумя полосками на рукаве и без головного
убора он сел рядом и начал спрашивать меня, с какого я года,
специальность, где служил и по какому году.
Ответил, что с 23 г., сигнальщик, служу по второму, сам с
Ладоги, а сюда попал из-под Риги.
«Тикали?» — спрашивает. «Нет, отвозили раненых в госпиталь».
Он сам уже «рубает» пятый год, служил на эсминце «Ленин»,
радистом. До 26-го июня держали Либаву, куда ушли с кораблей.
«Ленин» был в ремонте, и его сами взорвали.
8 Корабли и сражения
Пришел посыльный, сказан, что придет сейчас главстаршина и
мы пойдем с ним.
— Куда?
— На какой-то ледокол, название какое-то чудное.
— На «Ермак»? — спросил я.
— Нет.
Подошел какой-то краснофлотец, товарищ Кожина, и, узнав,
куда нас отправляют, сказал, что там нам будет неплохо. Он сам
сигнальщик, но его никуда не отправляют.
Наконец вышел главный старшина, и мы пошли с ним. Вышли
на улицу, солнце уже начало припекать. В рюкзаке нож колет спину,
и его неудобно нести. Из разговоров с главным старшиной узнал,
что идем в порт на ледокол «Суртыл».
Вышли в большой парк. Сплошь клены, вековые липы. Здесь
кругом тень. Это Петровский парк.
На пристани сказали, что ледокола в гавани нет, он на
Восточном рейде. Сейчас пойдет в Ленинград буксир и может нас
захватить по пути. Главный старшина отдал пакет с направлением и
документами Кожину, проводил нас на буксир и ушел.
В 9 ч. буксир отошел и с полчаса вертелся в гавани около
«Октябрины» (линкор «Октябрьская Революция»). Я «пожирал»
глазами гавань. Кругом суда, о которых я лишь читал и видел на
снимках. В середине гавани стоит флагман — красавица «О. Р.»
(«Октябрьская Революция»). Перед самыми воротами на бочках
стоит красавец «Марат». На баке черно от флотских брюк и суконок,
но на полубаке никого — лишь часовой у гюйса.
Буксир идет вдоль стенки на Ост. Впереди на якоре какой-то
порядочный корабль. Корпус и две толстые трубы черные, все
надстройки желтые. Вспоминаю, что такая же окраска была у
«Ермака», и решаю, что это тоже ледокол. Я не ошибся. Подошли к
правому борту. Кожин быстро перелез на палубу, но мне с шинелью
и рюкзаком не так-то легко, тем более, что его палуба слишком
высока. Наконец влез. Прошли на другой борт — никого нет.
Повернули в корму и увидели у спардека краснофлотца и девушку.
Поздоровались, спросили у краснофлотца: где командир.
Ответил, что командир в городе. Просим провести к себе. Прошли
по правому борту в нос, спустились по трапу вниз и по коридору
снова в корму.
Коридор устлан плитками, которые кое-где звенят.
Зашли в кубрик. Он как раз в центре, по правому борту над
котельным отделением, и потому там жарища. Кубрик большой:
слева 4 койки и справа 6, из них 2 вдоль борта. Конечно, все
двухъярусные. Посередине от борта стол и две банки, покрытые
линолеумом. Слева в углу шкаф, под каждой койкой 2 рундука, в
борту 3 иллюминатора, на подволоке одна лампочка, палуба
цементная.