Table Of ContentÅÂÐÎÏÅÉÑÊÈÉ ÓÍÈÂÅÐÑÈÒÅÒ Â ÑÀÍÊÒ-ÏÅÒÅÐÁÓÐÃÅ
Òåððèòîðèè èñòîðèè
Ñîôüÿ ×óéêèíà
Äâîðÿíñêàÿ ïàìÿòü:
«áûâøèå» â ñîâåòñêîì ãîðîäå
(Ëåíèíãðàä, 1920–30-å ãîäû)
Ñàíêò-Ïåòåðáóðã
2006
УДК 94(47+57)
ББК 63.3(2)6(cid:1)28
Ч(cid:1)87
Чуйкина С. А.
Ч(cid:1)87 Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград,
1920–30(cid:1)е годы). — СПб.:Изд(cid:1)во Европейского университета в
Санкт(cid:1)Петербурге, 2006.— 259 с. + [32 с.] ил. — (Территории исто(cid:1)
рии; Вып. 1).
ISBN 5(cid:1)94380(cid:1)055(cid:1)7
На основе биографических интервью и воспоминаний дворян, ро(cid:1)
дившихся в начале двадцатого века и проживших жизнь в СССР, в книге
исследуется коллективная память о приспособлении к новым условиям
впослереволюционное двадцатилетие. Память рассматривается как соци(cid:1)
альная практика, играющая роль в принятии решений, в профессиональных
стратегиях, в воспитательном процессе и трансляции культурного наследия.
Изучаются биографические и социальные последствия компромиссов, мол(cid:1)
чания и страха, присущих сталинской эпохе. Показывается, как рядовые,
незаметные участники исторического процесса влияют своими решениями,
тактиками, манипуляциями на формирование социальной структуры. Книга
написана в жанре исторической социологии и может быть использована
как пособие по применению биографических методов в социологическом
исследовании. Она предназначена социологам, историкам, культурологам
и широкой читательской аудитории.
УДК 94(47+57)
ББК 63.3(2)6(cid:14)28
ISBN 5(cid:1)94380(cid:1)055(cid:1)7 ©С. А. Чуйкина, 2006
©Европейский университет в Санкт(cid:1)Петербурге, 2006
Посвящается моей бабушке
Наталье Федоровне Зворыкиной
содержание
Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8
Часть I. Приспособление и реконверсия
Глава 1. Реакция дворян на революцию . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16
Протест и эмиграция: 1918–1922. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17
Миграция внутри страны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
Лояльность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27
Апатия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37
Глава 2. Дворяне на советском рынке труда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40
Ситуация на рынке труда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
Имидж дворян в прессе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
Концепция государства в отношении трудоустройства
«бывших». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46
Профессионализация дворянских навыков. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58
Конвертируемые ресурсы: знания, навыки, умения. . . . . . . . . . . 58
Конвертация ресурсов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66
Деклассирование и реклассирование. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 78
Профессиональные пути дворян 1910!х годов рождения . . . . . . . 85
Реконверсия дворян как класса, их место в социальной
и профессиональной структуре советского общества
(на примере Ленинграда). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91
Глава 3. От «бывших» — к «старой интеллигенции». . . . . . . . . . . . . . . 96
Язык советской прессы при описании социально#структурных
изменений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97
Понятие «интеллигенция». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98
«Старая интеллигенция». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102
«Новая интеллигенция» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105
Язык для самоописания дворян 1910#х годов рождения. . . . . . . . . . 112
Часть II. Культурная инерция и компромисс:
советская дворянская биография
Глава 1. Дворянское воспитание в послереволюционной России . . . . . . 130
Счастливое детство: мозаика памяти . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 131
Исключительность и исключенность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141
Ухаживание и матримониальные стратегии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147
От «дома» — к «семье»: новая модель частной жизни . . . . . . . . . . 151
От человека «этического» — к человеку «культурному»:
новая модель воспитания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154
Глава 2. Трансляция семейной памяти . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157
Проблема имени: скрыть, использовать, забыть?. . . . . . . . . . . . . . . . 160
Парадоксы трансляции. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165
Трансляция семейных моральных норм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 179
Семейная память как зеркало изменения статуса социальной группы 185
Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 192
Комментарий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 198
Приложение. Методы сбора и анализа данных. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213
Автобиографическое повествование как социологический инструмент 213
Ценность, субъективность и (не)достоверность автобиографических
повествований. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216
Влияние момента воспоминания на интерпретацию событий . . . . . . . . 218
Источники. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 221
Схема интервью. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 224
Использованные материалы и библиография . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227
Тематический указатель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 248
Указатель географических названий (кроме Петрограда/Ленинграда) . . . . 255
Именной указатель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 255
введение
8 cофья чуйкина / дворянская память
В сталинский период советской истории в офици(cid:1)
альном дискурсе часто употреблялись слова «боль(cid:1)
шой» и «великий». Масштабы экономической и
политической трансформации поражали современ(cid:1)
ников— обывателей, западных наблюдателей и
самих лидеров страны.1 Они впечатляли и ученых,
поэтому описание событий послереволюционных
лет как «великих», характерное для советской офи(cid:1)
циальной идеологии, принято среди историков и со(cid:1)
циологов, изучавших эту эпоху. Они пишут о «ве(cid:1)
ликом отступлении» от революционных ценностей
(Тимашев), «большом терроре» (Конквест), «боль(cid:1)
шой сделке» Сталина с советским средним классом
(Данэм). Присоединяясь к сложившейся традиции,
мы исследуем ранний советский период как эпоху
«большого компромисса».
Послереволюционное двадцатилетие было экст(cid:1)
раординарной и противоречивой эпохой. Это было
время страха, обманов и молчания, экспериментов,
вдохновения и энтузиазма. Это были десятилетия
смирения, принуждения и возможности почувство(cid:1)
вать себя субъектом большой истории, участником
социалистического строительства. В работах ученых,
появившихся в последние годы, рассматриваются
всевозможные аспекты этого столь многообразного
социального контекста.2
Исчезновение в послереволюционные годы ста(cid:1)
рого и традиционного, а также появление всего «но(cid:1)
вого» и «большого» потребовало, чтобы все люди,
без исключения, пересмотрели свою старую био(cid:1)
графию и семейную историю и создали новую, со(cid:1)
ветскую. Процесс приспособления личной истории
к требованиям новой господствующей идеологии
охватил все слои населения — низшие и высшие,
образованные и необразованные.
1 Паперный В. Культура Два. М.: НЛО, 1996; Colton T. Moscow: Governing the Socialist
Metropolis. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1995.
2 О подходах различных школ истории советского периода см.: Shearer D. From Divided
Consensus to Creative Disorder: Soviet History in Britain and North America// Cahiers du
monde russe. N 39/4. 1998. P. 559–591.
введение 9
Дискредитирующий эпизод имелся в биографии практически каждо(cid:1)
го гражданина, а в лояльной режиму семье мог обнаружиться родствен(cid:1)
ник: эмигрант или «буржуй», кулак или депортированный, «социально
опасный элемент» или «лишенец», исключенный из партии или «нетру(cid:1)
довой элемент» — кто(cid:1)то, о ком не нужно было упоминать в анкетах,
заполняемых на всех этапах жизненного пути. Правильное размещение
фактов своей биографии так, чтобы скрытое не стало явным, было мас(cid:1)
терством, необходимым для выживания. Искреннее незнание компро(cid:1)
метирующих обстоятельств помогало успешному представлению своей
биографии на публике, часто практикуемому в те годы. Поэтому некото(cid:1)
рые факты семейной истории представители старших поколений во мно(cid:1)
гих семьях предпочитали замалчивать.
Эта книга повествует о той части населения, которая в силу устано(cid:1)
вок своей среды и дискриминационной политики Советской России
1920–1930(cid:1)х годов наиболее болезненно переживала необходимость
поиска компромисса между прошлым и настоящим. Речь идет о предста(cid:1)
вителях дореволюционной элиты, ядро которой как в до(cid:1), так и в после(cid:1)
революционные годы составляли потомственные дворянские семьи.
Социологический анализ последствий «большого компромисса» для
жизни российского общества только начинается, и исчезнувший за со(cid:1)
ветский период слой дворян является наиболее очевидным объектом для
такого исследования. Сегодня общество находится в поиске традиций и
авторитетов, возрастает интерес к культуре дореволюционных элит, но
жизненный путь дворян, переживших сталинское время, до сих пор оста(cid:1)
ется непрочитанной и интригующей страницей нашей недавней истории.
Понятия «дворянин» и «дворянка» используются в этой книге в двух
смыслах. Прежде всего речь идет о категории советского дискурса, ко(cid:1)
торую необходимо было примерять к своей биографии и приспосабли(cid:1)
вать к обстоятельствам. Эта категория была не менее динамичной, чем
другие появившиеся в то время идентификации (например, «пролета(cid:1)
рии»), и, следовательно, обозначала не реально существовавшую ста(cid:1)
тусную группу, обладавшую объективными социальными характерис(cid:1)
тиками, а возможность (или отсутствие возможности) представить себя
в том или ином качестве. Неизбежность применения категории «дворя(cid:1)
нин» («дворянка») к биографии индивидуума не была напрямую зави(cid:1)
сима ни от его (или ее) самоощущения, ни даже от дореволюционного
статуса. Это скорее определялось послереволюционной траекторией
человека и конкретной ситуацией, в которой вспоминалось или забыва(cid:1)
лось социальное происхождение.
Говоря о «дворянах», мы также имеем в виду носителей дворянской
культуры, то есть тех, кто получил дворянское воспитание и кто вел себя
в соответствующих ситуациях как «дворянин» или «дворянка» — осо(cid:1)
10 cофья чуйкина / дворянская память
знанно или спонтанно. Здесь речь идет о тех, кто в дореволюционное
время составлял, пользуясь термином Норберта Элиаса, «фигура(cid:1)
цию»,I то есть в ситуациях социального взаимодействия проявлял себя
согласно своей позиции относительно других участников «социальных
игр». Дворянская культура утверждала себя в динамичном взаимо(cid:1)
действии с другими культурами — крестьянской, крупно(cid:1) и мелкобур(cid:1)
жуазной, разночинной. При этом категория «дворянство», дворянская
фигурация, критерии настоящего дворянина, элементы дворянского
воспитания, а также взаимоотношения дворян с другими слоями населе(cid:1)
ния на протяжении XVIII–XX веков постоянно менялись.II Революция
1917 года и последующие социальные трансформации, которые нанесли
сокрушительный удар по дореволюционным элитам, все же не смогли в
одночасье разрушить социальные связи, представления и нормы поведе(cid:1)
ния. Процесс приспособления к новым условиям длился примерно два
десятилетия и к середине 1940(cid:1)х годов завершился исчезновением дво(cid:1)
рян с социальной сцены.III
За судьбой дворянских семей просматривается более общая проб(cid:1)
лема — складывание социальной структуры в переходный период. Ана(cid:1)
лизируя биографические траектории дворян в советском городе (на при(cid:1)
мере жителей Ленинграда 1920–1930(cid:1)х годов), мы прослеживаем
механизмы перехода из одной социальной группы в другую в ходе транс(cid:1)
формации, исчезновение старых и появление новых символических гра(cid:1)
ницIV и оснований для социальных взаимодействий.
Социология элит уже внесла оригинальный вклад в изучение соци(cid:1)
альной структуры, сделав объектом анализа сообщества, для которых
регламентация и стилизация повседневности являются нормой и в то
же время — инструментами борьбы за светское пространство. Помес(cid:1)
тив в фокус исследования советские дворянские практики, мы изучаем
те процессы, которые происходят, когда регламентация и стилизация
повседневности разрушаются, то есть реконверсию,V культурную инер(cid:1)
цию, разрыв традиции, модификацию модели воспитания и появление
новых форм трансляции семейной памяти. Случай советского дворян(cid:1)
ства дополняет и модифицирует социологическое знание об элитарной
культуре, показывая ее скрытый потенциал, проявляющий себя в пере(cid:1)
ломный момент.
Данная работа представляет собой попытку дать прагматическое
объяснение социальных изменений. Это подразумевает изучение логики
практики (или, иначе говоря, практического смысла) в ее столкновении
с изменившимися условиями жизни.VI Содержание практик сообщества,
потерявшего институциональные возможности воспроизводства, опре(cid:1)
деляется воплощенной памятью — привычками, коллективными
представлениями, навыками и умениями.
