Table Of ContentМИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
А.Н. Худолеев
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
ИСТОРИОГРАФИЯ
РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ
П.Н. ТКАЧЕВА (1920–1980-е годы)
Научный редактор – доктор исторических наук,
профессор В.П. Зиновьев
Томск
2012
УДК 94(470).18/19
ББК 63.1-82
Х98
Худолеев А.Н.
Х98 Отечественная историография революционной теории
П.Н. Ткачева (1920–1980-е годы) / под ред. В.П. Зиновьева. –
Томск : Томский государственный университет, 2012. – 348 с. +
12 стр. вклеек
ISBN 978-5-94621-345-5
В монографии рассматриваются ключевые положения и принципы рево-
люционной теории П.Н. Ткачева. Обосновывается ее взаимосвязь с большеви-
стской моделью социалистического преобразования российского общества;
уточняются роль и место революционной теории П.Н. Ткачева в истории на-
роднической мысли. Устанавливаются причины интереса советских истори-
ков к теоретическому наследию П.Н. Ткачева на разных этапах развития со-
ветской исторической науки. Оцениваются масштабы идеологического влия-
ния на оценки революционной теории П.Н. Ткачева в советской историогра-
фии. В итоге определяется место П.Н. Ткачева в русском революционном
движении с точки зрения советской историографии.
Для историков и всех, интересующихся историей России.
УДК 94(470)18/19
ББК 63.1-82
Рецензенты:
д-р ист. наук М.В. Дорофеев
д-р ист. наук А.П. Толочко
ISBN 978-5-94621-345-5 © А.Н. Худолеев, 2012
2
Посвящается памяти
доктора исторических наук, профессора
Людмилы Григорьевны Сухотиной
ВВЕДЕНИЕ
Изучение революций как феномена политической жизни, револю-
ционного процесса, истории революционного движения было и оста-
ется важной составляющей отечественной исторической науки. Осо-
бенно это касается советского периода, когда революционная про-
блематика была доминирующей, что вполне объяснимо, так как со-
ветское общество создавалось на революционной основе. Революции
воспринимались как объективная и неизбежная стадия прогресса,
«локомотивами истории», несущими человечество к счастью соци-
альной справедливости. В перестроечную эпоху и в первые постсо-
ветские годы отношение к революциям подверглось кардинальному
пересмотру1.
Из всемирно-исторического фетиша революции превратились в
«чуму», деморализующую и разлагающую общество. В авангарде
развенчания кумира революции выступала публицистика. Старались
не отстать от нее и историки, многие из которых, по справедливому
замечанию одного из современных авторов, «писали прямо противо-
положное тому, что они утверждали еще несколько лет на-
зад»2. Внимание обращалось теперь не на достижения и успехи, а на
издержки, выражавшиеся в насилии, терроре и кровопролитии3.
1 Примером этого являются материалы научно-практической конференции «Октябрь
1917 года и большевистский эксперимент в России». 5 ноября 1994 года. М., 1995.
2 Смирнов В.П. О достоверности исторического знания // Новая и новейшая история.
2010. № 3. С. 179.
3 Вспоминается в связи с этим мысль известного отечественного историка В.Б. Кобри-
на, выказанная в конце 1980-х годов и не потерявшая актуальности и по сей день: «По
отношению к своему прошлому наше время представляется мне эпохой перевернутых
стереотипов. Мы никак не хотим отрешиться от стереотипного мышления как таково-
го, от схематизма и простоты оценки. Мы только меняем плюс на минус и наоборот,
превращая былых грешников в праведников, а праведников – в грешников». Коб-
рин В.Б. Кому ты опасен, историк? М., 1992. С. 214.
3
В итоге в 1990-е годы революционная проблематика утрачивает бы-
лую важность и постепенно отходит в научных исследованиях на вто-
рой план.
Новый всплеск интереса к истории российских революций прихо-
дится на период 90-летнего юбилея Октябрьской революции4. Участ-
ники дискуссий высказывали разносторонние, порой диаметрально
противоположные точки зрения, акцентировали внимание на различ-
ных аспектах. Однако при всем разнообразии подходов, оценок и вы-
водов всех объединяло признание стержневого значения событий ок-
тября 1917 года, изменивших не только Россию, но и мир. Усердие и
даже антагонистичность, с которыми обсуждаются вопросы, связан-
ные с революционным процессом, подчеркивают их злободневность,
тесную взаимосвязь с социально-политическими, экономическими и
духовными проблемами современного российского общества. Нали-
чие множественности интерпретаций одного и того же исторического
факта свидетельствует о том, что он недостаточно изучен. Следова-
тельно, революционная проблематика далеко не исчерпала себя и
имеет большой потенциал для научного анализа.
Неотъемлемой частью исследования Октябрьской революции яв-
ляется вопрос об ее истоках, корнях тех идей, которые легли в ее ос-
нову. В связи с этим следует обратить внимание на вторую половину
XIX века. Это было время реформ, поиска путей усовершенствования
или изменения российской социально-политической системы. Ради-
кальный вариант предлагали марксизм и народничество, между кото-
рыми развернулась ожесточенная борьба за право называться единст-
венно верной программой воплощения социалистического идеала в
России. Среди представителей народнической идеологии силой своей
аргументации, социальным чутьем, нестандартностью, неординарно-
стью мышления, способностью идти против течения выделялась фи-
гура Петра Никитича Ткачева. Его социально-политические взгляды
4 См.: Русская революция в контексте истории: Материалы региональной научной
конференции (Томск, 6–8 ноября 2007 г.) / под ред. В.П. Зиновьева. Томск, 2008; Рос-
сийские революции: 90 лет спустя. «Круглые столы» в Институте российской истории
РАН // Отечественная история. 2008. № 6. С. 167–211; Отчет о научной конференции
«1917 год: Революции в России» // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 2010. № 1. С. 120–
135.
4
не совсем подходили под устоявшиеся народнические догмы. Они бы-
ли в ключевых положениях нетипичными для этого круга. Ткачев на-
стаивал на захвате власти небольшой, но сплоченной и централизован-
ной партией революционного меньшинства; отказывался от анархиче-
ской концепции немедленного разрушения государства, считая, что
преобразованное революционное государство можно использовать для
построения нового социалистического общества; не верил в созида-
тельные возможности народа, представляя его инертной слаборазвитой
массой, способной только разрушать, поэтому высокоразвитое мень-
шинство должно заставить народ принять новый порядок ради его же,
народа, блага, при этом меньшинство не должно гнушаться никакими
методами и средствами ради достижения желаемой цели.
Революционная теория Ткачева, получившая название русский
бланкизм, не принималась и отторгалась современниками: как мар-
ксистами, так и народниками. Но именно в ее рамках вызревали идеи,
положенные в основу народовольческой концепции и спустя несколь-
ко десятилетий воплотившиеся на практике в большевистской модели
революционного действия. Данное обстоятельство привлекало вни-
мание исследователей, занимавшихся историей революционного
движения в России. И, казалось, Ткачева, должна была ждать завид-
ная историографическая судьба. Он с полным основанием мог пре-
тендовать на то, чтобы находиться если не в центре внимания специа-
листов, изучавших развитие отечественной радикальной мысли, то на
виду уж точно. Но парадокс: произошло все наоборот. На протяжении
всего советского периода Ткачев постоянно пребывал в тени не менее
даровитых, но куда менее значимых для понимания исторических
предпосылок Октябрьской революции коллег – Петра Лавровича Лав-
рова и Михаила Александровича Бакунина. Им посвящались книги,
диссертации, статьи и научные конференции, а Ткачеву была угото-
вана скромная роль третьего, «заговорщического» направления, весь-
ма малочисленного, частично воплотившегося в народовольчестве и
не вышедшего за рамки своего времени.
Уместен вопрос: почему так случилось? Поиск ответа на него яв-
ляется одной из задач данной работы. Пока ограничимся лишь сле-
дующим замечанием. Фигура народника Ткачева была тесно связана с
деликатной для советского периода проблемой исторических корней
5
большевизма. Его имя постоянно присутствовало в дискуссиях на эту
тему. Однако Ткачев был неудобен для советских историков, так как
не вписывался в схему победоносного пришествия марксизма, ус-
пешной борьбы с утопией народнического социализма и полным по-
ражением последнего. Аналогии с большевизмом могли породить
ненужные вопросы и поставить под сомнение официально утвер-
жденную линию преемственности в русском революционном движе-
нии. В итоге Ткачева захлестнула идеологическая волна замалчива-
ний, искажений и принижений, по масштабам которых из представи-
телей революционного лагеря с ним может сравниться, пожалуй,
только еще один «одиозный» персонаж отечественной историогра-
фии – Сергей Геннадьевич Нечаев.
Сложность историографии вопроса заключается в отсутствии ком-
плексных научных исследований по интересующей нас теме. Нет ни
диссертаций, ни монографий. О степени изученности проблемы можно
судить только по материалам различных историографических обзоров,
включенных в немногочисленные работы, посвященные революцион-
ной теории Ткачева, а также в монографии и статьи по истории русско-
го революционного движения в России и истории советской историче-
ской науки. В них выделяются три этапа изучения революционной тео-
рии Ткачева в советской историографии: 1) 1920–1930-е годы; 2) вторая
половина 1950-х – 1960-е годы; 3) 1970–1980-е годы. Период 1940-х –
первой половины 1950-х годов не рассматривается в силу нескольких
объективных причин. Во-первых, этот отрезок приходится на военное
и послевоенной время, когда перед страной и исторической наукой
стояли соответствующие этому времени задачи; во-вторых, народни-
ческая тематика в данный период была закрыта для научных исследо-
ваний, публикации по ней отклонялись под разными предлогами5.
5 Примечательную запись сделал в 1951 году в своем дневнике профессор МГУ
С.С. Дмитриев: «Ткаченке (ученик С.С. Дмитриева, доктор исторических наук, про-
фессор Петр Семенович Ткаченко был в то время преподавателем исторического фа-
культета МГУ. – А.Х.) сообщили из “Вопросов истории”, что статья его отклоняется от
печатанья в журнале... Статья его посвящена местным организациям “Земли и воли”
70-х годов. Следовательно, тематика по революционному народничеству является
запретной. Сто раз говорил я в течение нескольких лет об этом Ткаченке. Нет, он все
прет туда же. И не понимает, что перед ним стена. И вовсе не гнилая». Из дневников
Сергея Сергеевича Дмитриева // Отечественная история. 1999. № 4. С. 115.
6
Первый этап можно назвать основным, потому что здесь, с одной
стороны, началось научное осмысление взглядов Ткачева, а с другой –
зародились искаженные, негативные представления о них. Первые
упоминания об интересе к Ткачеву в период становления советской
исторической науки приходятся на время «оттепели». В 1956 году
специалист в области истории экономических учений А.Л. Реуэль,
кратко излагая социально-экономические воззрения Петра Никитича,
в одной из сносок обмолвился о существовании в постреволюционной
литературе ошибочных, «немарксистских» концепций роли Ткачева в
истории революционного движения. В качестве примера «неправиль-
ной» концепции автор назвал взгляды М.Н. Покровского, который
«видел в народническом движении 70-х годов черты будущей проле-
тарской революции»6. Прошло несколько лет, прежде чем события,
связанные с оценками взглядов Ткачева в первом постреволюционном
десятилетии, вновь стали объектом внимания. В 1963 году философ
Б.М. Шахматов, со студенческих лет интересовавшийся Ткачевым,
ввел в научный оборот почти полтора десятка источников, касавших-
ся обсуждения его социально-политической концепции на начальном
этапе формирования советской исторической науки. Не прибегая к их
детальному анализу, автор счел возможным резюмировать, что неко-
торые работы (не конкретизируя какие именно) указанного периода о
Ткачеве были ошибочными, так как «содержали преувеличенную
оценку его взглядов и приближали их к марксизму»7.
Первые попытки рассмотрения историографии революционной
теории П.Н. Ткачева показывают, насколько авторы были зависимы
от политической конъюнктуры. В центре внимания находились не
система доказательств и качество аргументации, а то, насколько по-
зиция ученого была лояльна официальной идеологии.
В середине 1960-х годов к изучению оценок творческого наследия
Ткачева стали обращаться историки. Так, М.Г. Седов в статье, посвя-
щенной анализу литературы о теоретиках народничества, кратко ос-
6 Реуэль А.Л. Русская экономическая мысль 60–70-х годов XIX века и марксизм. М.,
1956. С. 149.
7 Шахматов Б.М. К изучению творчества П.Н. Ткачева // Сборник студенческих науч-
ных работ (экономического, исторического, философского, юридического, филологи-
ческого и восточного факультетов). Л., 1963. С. 106.
7
тановился на работах о Ткачеве. В поле зрения ученого попала поле-
мика о русских якобинцах, имевшая место в середине 1920-х годов.
По мнению М.Г. Седова, такие авторы, как С.И. Мицкевич и
Б.П. Козьмин, неправомерно сближали теорию Ткачева с марксизмом
и ошибочно роднили ее с большевизмом. Ученый признавал правоту
партийного историка Н.Н. Батурина, который критиковал доводы оп-
понентов с «верной» позиции и принципиально отрицал какое-либо
идейное родство между взглядами Ткачева и Ленина8.
Спустя год в обзоре историографии народовольчества М.Г. Седов
остановился на перипетиях резонансного диспута о «Народной воле»,
связав его с дискуссией о русском якобинстве в одну неразрывную
цепь. В целом, признавая ошибочность утверждений некоторых уча-
стников дискуссии о близком идейном и духовном родстве между
русским бланкизмом (Ткачевым и народовольцами) и ленинизмом,
М.Г. Седов, в отличие от многих своих коллег, постарался избежать
категоричных, политически ангажированных выводов. Он негативно
оценил выступления выпускников Института красной профессуры9,
подчеркнув их слабое знание архивных источников, цитатничество,
стремление к субъективизму, диктату в науке и т.д. По мнению
М.Г. Седова, это отрицательно сказалось на ходе полемики, которая
приобрела идеологический характер и тесно переплеталась с полити-
ческими событиями конца 1920-х годов10.
Выводы М.Г. Седова поддержал С.С. Волк. Он отметил важность
дискуссии о месте и роли «Народной воли» в русском революционном
движении как значительного этапа в развитии советской историогра-
фии народничества, а также ее прямую связь с дискуссией о русском
якобинстве, поскольку и в том, и в другом случае главным был вопрос
об идейном наследии партии большевиков11. Через год в соавторстве с
8 См.: Седов М.Г. Советская литература о теоретиках народничества // История и исто-
рики. Историография истории СССР. М., 1965. С. 252, 253.
9 Институт красной профессуры (ИКП) – специальное высшее учебное заведение ЦК
ВКП(б) для подготовки высших идеологических кадров партии и преподавателей
(«красных профессоров») общественных наук в вузах. Открыт в 1921 году.
В 1939 году прекратил существование в связи с реорганизацией.
10 См.: Седов М.Г. Героический период революционного народничества (из истории
политической борьбы). М., 1966. С. 37–45.
11 См.: Волк С.С. «Народная воля». 1879–1882. М. ; Л., 1966. С. 23.
8
С.Б. Михайловой С.С. Волк еще раз вернулся к этой проблеме, ограни-
чившись беглым упоминанием о полемике между С.И. Мицкевичем и
Н.Н. Батуриным об историческом значении русского якобинства и дис-
куссии о «Народной воле» в Обществе историков-марксистов12 без кон-
кретного анализа приводимых материалов13. Крупный специалист в
области истории русского революционного движения М.В. Нечкина,
кратко излагая ход дискуссий о русских якобинцах и «Народной воле»,
отдала пальму первенства Н.Н. Батурину и другим представителям
«марксистко-ленинского» направления в советской исторической нау-
ке. И.А. Теодорович, С.И. Мицкевич, Б.П. Козьмин принадлежали, по
ее мнению, народническому направлению. Вместе с тем М.В. Нечкина,
в духе времени, осудила «перегибы» в критике сторонников теории
«идейного родства» между русским бланкизмом и большевизмом и
практику наклеивания на них политических ярлыков14. Такой же схемы
в оценке дискуссий придерживался А.М. Сахаров, считавший, что «под
влиянием остатков эсеро-народнических воззрений часть историков
была склонна к преувеличению значения народничества»15.
Работы советских историков 1960-х годов показали, что историо-
графическая судьба Ткачева тесно переплетается с вопросами идей-
ных корней большевизма и народовольчества. Стоит подчеркнуть, что
дискуссии о русском якобинстве и «Народной воле» не являлись в
этот период предметом специального исследования, а лишь упомина-
лись в различных историографических обзорах. Сведения о них носи-
ли, как правило, отрывочный, упрощенный характер с доминантой
классового подхода и порой ограничивались простым перечислением
нескольких источников без их детального анализа.
12 Общество историков-марксистов (ОИМ) – всесоюзное объединение советских истори-
ков. На заседаниях общества обсуждались задачи советской исторической науки, вопро-
сы повышения качества научно-исследовательской работы, улучшения преподавания
исторических дисциплин в школах и вузах. Было создано в 1925 году. Прекратило суще-
ствование в 1933 году. Имело свой печатный орган – журнал «Историк-марксист».
13 См.: Волк С.С., Михайлова С.Б. Советская историография революционного народни-
чества 70-х – начала 80-х годов XIX в. // Советская историография классовой борьбы и
революционного движения в России. Л., 1967. Ч. 1. С. 136–139.
14 См.: Нечкина М.В. Русское революционное движение 19-го в. в советской историо-
графии // Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1966. Т. 4. С. 360–364.
15 Сахаров А.М. Изучение отечественной истории за 50 лет советской власти. М., 1968. С. 16.
9
В 1970-е годы ситуация не изменилась. Только М.Г. Седов попы-
тался внести корреляцию в установившиеся оценки. Детальное рас-
смотрение полемики между С.И. Мицкевичем и Н.Н. Батуриным по-
зволило ученому придти, наряду с устоявшимся тезисом о преувели-
чении С.И. Мицкевичем, Б.П. Козьминым и М.Н. Покровским влия-
ния марксизма на Ткачева и забвения ими классовой основы народни-
чества, к выводу об уязвимости позиции Н.Н. Батурина, так как она,
по существу, снимала «важную проблему о предшественниках рус-
ской социал-демократии»16. Тем самым, пусть и в осторожной форме,
ставилась под сомнение односторонняя трактовка материалов дискус-
сии о русских якобинцах, когда концепции сторонников теории
«идейного родства» клеймились без достаточной аргументации как
«неисторические», а то и просто как «враждебные».
Однако у М.Г. Седова последователей не нашлось и заявка на бо-
лее глубокое изучение подходов историков первых постреволюцион-
ных лет к воззрениям Ткачева дальнейшего развития не получила.
Так, В.Я. Гросул ограничился перечислением нескольких точек зре-
ния, высказанных в дискуссии о русском якобинстве, и констатировал
переоценку в них корней большевизма17. Гораздо проще поступил
М.Д. Карпачев. Не вдаваясь в детальный анализ источников, он обви-
нил М.Н. Покровского, Б.И. Горева и С.И. Мицкевича в нарушении
принципа «историзма», поскольку они усматривали идейные истоки
большевизма там, где, по мнению автора, «их и быть не могло»18.
Лишь в конце 1980-х годов, когда стало ослабевать влияние партий-
ной идеологии на историческую науку, позиция М.Г. Седова встретила
одобрение и поддержку со стороны коллег. В монографии А.И. Ала-
торцевой, посвященной генезису советской исторической периодики,
подчеркивалось, что выступления противников концепции «идейного
16 Седов М.Г. Некоторые проблемы истории бланкизма в России. (Революционная
доктрина П.Н. Ткачева) // Вопросы истории. 1971. № 10. С. 43.
17 См.: Гросул В.Я. О балканских связях русских «якобинцев» (70-е годы XIX века) //
Балканский исторический сборник. Кишинев, 1974. Вып. 4. С. 41.
18 Карпачев М.Д. Русские революционеры-разночинцы и буржуазные фальсификато-
ры. М., 1979. С. 174. Несколько лет спустя М.Д. Карпачев повторил этот тезис в своей
новой монографии. См.: Он же. Очерки истории революционно-демократического
движения в России (60-е – начало 80-х гг. XIX века). Воронеж, 1985. С. 15.
10
