Table Of ContentУДК 2-9(476)+348(476)(091)
ББК 86.3(4Беи)+67.3(4Беи)
Б46
Печатается по решению
Редакционно-издательского совета
Белорусского государственного университета
Рецензенты:
профессор кафедры публичного права Российского
государственного социального университета (Минский филиал)
доктор исторических наук К. В. Шевченко;
доцент кафедры истории Беларуси нового
и новейшего времени исторического факультета БГУ
кандидат исторических наук В. А. Теплова
Бендин, А. Ю.
Б46 Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863–
1914 гг.) / А. Ю. Бендин. – Минск : БГУ, 2010. – 439 с. : ил.
ISBN 978-985-518-440-0.
Монография посвящена истории веротерпимости в Северо-Западном крае Российской
империи, а также взаимоотношениям, которые складывались в этом регионе между государ-
ством, православием и католичеством в период после польского восстания 1863 г. вплоть до
начала Первой мировой войны. На основе новых методологических подходов рассматривают-
ся религиозные конфликты и противоречия, которые возникали в крае по причинам полити-
ческого, правового и религиозно-этнического характера. Особое внимание уделено эволюции
законодательства о веротерпимости, и в частности, императорскому указу от 17 апреля 1905 г.
Новый виток религиозно-этнической напряженности и конфликтов, наступивший после из-
дания указа, исследуется в контексте модернизированного религиозного законодательства.
Для научных работников, преподавателей и студентов исторических специальностей,
религиоведов, богословов, правоведов и этнологов.
УДК 2-9(476)+348(476)(091)
ББК 86.3(4Беи)+67.3(4Беи)
© Бендин А. Ю., 2010
ISBN 978-985-518-440-0 © БГУ, 2010
ВВедение
К началу XX в. Северо-Западный край характеризовался особенным религиозно-
этническим многообразием среди других регионов Российской империи1. Отношения,
складывавшиеся между приверженцами различных конфессий и общин, нередко приво-
дили к конфликтам, делавшим этот край проблемным религиозным пространством на-
ряду с Царством Польским, Юго-Западным краем и Поволжьем. Ведущее место в слож-
ной системе межрелигиозных отношений на территории края занимали отношения
между католичеством и православием, имевшие долгую историческую традицию.
С включением белорусско-литовских земель в состав Российской империи на ее за-
падных окраинах на протяжении XIX – начала XX в. происходила сложная борьба за
установление политических, конфессиональных и этнолингвистических границ. Резуль-
таты этой борьбы должны были определить принадлежность территории и населения
этих земель к Речи Посполитой или к Российской империи. Противоборство, в котором
столкнулись интересы российского правительства и Православной церкви, с одной сто-
роны, и интересы Католической церкви и польского национального движения, с другой,
после подавления польского восстания 1863 г. продолжилось в новых формах и в новых
социально-культурных условиях пореформенного развития. Задачами правительства в
этот период становились меры по ослаблению позиций Католической церкви, сужению
сферы влияния польского языка и польской культуры в обществе, ограничения польско-
го землевладения.
Указанные меры в той или иной степени распространялись на весь Западный край.
Западные губернии, губернии Западного края, под таким общим названием имелись в
виду три Северо-Западные губернии (белорусско-литовские): Виленская, Ковенская и
Гродненская, три Западные губернии (белорусские): Минская, Могилевская и Витебская,
три Юго-Западные (малорусские): Киевская, Волынская и Подольская губернии2.
Регион, который стал ареной наиболее острого политического и религиозно-этническо-
го противоборства, получил официальное название Северо-Западный край. В качестве
административно-территориальной единицы Российской империи в начале 60-х гг. XIX в.
регион имел в своем составе шесть губерний: Ковенская, Виленская, Гродненская, Ви-
тебская, Минская и Могилевская. Северо-Западный край находился в ведении генерал-
губернатора, резиденция которого находилась в г. Вильно. В учебном отношении шесть
указанных губерний составляли Виленский учебный округ, во главе которого стоял по-
печитель. В последующие десятилетия, в связи с территориальными изменениями в со-
ставе Виленского генерал-губернаторства, упраздненного в 1912 г., Северо-Западным
краем стали называть преимущественно три белорусско-литовские губернии: Виленскую,
Ковенскую и Гродненскую, оставшиеся в его составе, а за губерниями Витебской, Мин-
ской и Могилевской закрепилось название белорусских3.
1 Батюшков П. Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. СПб., 1890.
С. 1, 373; Сб. статей, разъясняющих польское дело по отношению к Западной России. Вып. 2;
сост. и изд. С. Шолкович. Вильна, 1887. С. XXXV.
2 Бабин В. Г. Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй полови-
не XIX – начале XX в. / Власть, общество и реформы в России (XVI – начало XX в.): материалы
науч.-теоретич. конф. 8–10 дек. 2003 г. СПб., 2004. С. 221.
3 Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 821. Оп. 10. Д. 267. Л. 244.
3
В официальных изданиях, периодической печати и научных исследованиях той эпохи
эта территориально-административная единица получала различные названия: Западная
Россия, Западно-Русский край, Литва и Белоруссия1. В исследовании употребляются
только исторические названия региона.
Польское восстание 1863 г. на территории Северо-Западного края кардинально из-
менило отношение правительства к местному римско-католическому духовенству, которое
начало восприниматься в качестве политического врага империи. Опыт вооруженных
выступлений показал, что действия и мотивы отдельных групп католических священно-
служителей перестали соответствовать своим религиозным целям и приобрели противо-
правный политический характер. Деятельность таких ксендзов была связана с пропаган-
дой восстания, разжиганием религиозной и этнической розни, созданием антиправитель-
ственных вооруженных формирований и посягательством на целостность Российского
государства.
Участие ксендзов и монашествующих в вооруженной борьбе в качестве идеологов и
непосредственных участников восстания повлекло за собой аресты, ссылки и казни ду-
ховных лиц, виновных в тяжких государственных преступлениях, закрытие в админи-
стративном порядке ряда монастырей и сотен костелов и часовен2. Католические костелы,
как правило, вместе с церковным имуществом передавались в ведение православного
ведомства, а затем перестраивались и освящались духовенством как православные храмы.
Участие в борьбе за независимость Польши в форме вооруженной борьбы и противо-
правная прозелитическая деятельность отдельных групп духовенства привели к тяжелым
негативным последствиям для Католической церкви как социального и религиозного
института. В результате предпринятых правительством чрезвычайных мер по закрытию
костелов и монастырей институциональные позиции католичества на территории края –
религиозные, социальные, экономические и этнокультурные – к началу 70-х гг. XIX в.
были значительно ослаблены3.
Следует отметить, что политические репрессии против ксендзов за преступления
против государства, закрытие костелов, часовен и монастырей, кампания по обращению
католиков в православие, т. е. чрезвычайная конфессиональная политика, были продиктованы
непосредственной реакцией правительства на вооруженный мятеж. Несмотря на столь
впечатляющие проявления политической враждебности части католической иерархии и
клира к российскому государству и православию, эта политика не исходила из общей
правовой оценки Католической церкви как религиозно нетерпимой или преступной
политической организации. Предпринятые меры, несмотря на их масштабы и жесткость,
носили ситуативный и ограниченный характер. Они не изменили и не могли изменить
легального положения Католической церкви как религиозного института, продолжавшего
функционировать на основе статей 44–45 «Основных законов» Российской империи и
действовавшего законодательства о веротерпимости. Католическая церковь в государстве
по-прежнему сохраняла правовой статус «терпимой», государственной, находившейся
1 Виленский календарь на 1905 г. Вильна, 1905. С.112; Вестник Виленского Православного Свято-
Духовского братства. 1914. № 12. С. 264; Батюшков П. Н. Белоруссия и Литва. Исторические
судьбы Северо-Западного края. СПб., 1890. С. 1.
2 Извеков Н. Д. Исторический очерк состояния Православной церкви в Литовской епархии за
время с 1839–1889 гг. М., 1889. С. 364; Литовский государственный исторический архив (далее –
ЛГИА) (Политическое отделение). Ф. 378. Оп. 1866. Д. 46. Л. 11–12, 18, 19, 33, 50; Ф. 378.
Оп.1869. Д. 946. Л. 1–29; Ф. 604. Оп. 5. Д. 329. Л. 59; РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д. 201. Л. 4 об.
3 РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 7. Л. 62–68; ЛГИА (Политическое отделение). Ф. 378. Оп. 1867. Д. 147.
Л. 7, 13, 22; Ф. 378. Оп. 1869. Д.1289. Л. 1–26.
Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (далее – ОР РНБ). Ф. 16. Д. 51. Л. 13.
Брянцев П. Д. Польский мятеж 1863 г. Вильна,1892. С. 67.
4
под покровительством императора, ее духовенство и епископат получали жалованье из
казны, пользовались всеми установленными законом правами и сословными привилегиями1.
По мнению губернаторов Северо-Западного края, выраженному в политических
отчетах императору Александру II в 1865–1866 гг., католическое духовенство, усилившее
свои позиции в крае в предшествующие десятилетия, в решающей степени подготовило
религиозно-этническую и идейную мобилизацию повстанцев 1863 г.
На этом основании делался вывод о том, что ревностная приверженность к католициз-
му значительных групп местного населения, и прежде всего помещиков и шляхты, иден-
тифицирующих себя в качестве поляков, явилась тем условием, без которого антироссий-
ское восстание на этих традиционно русских землях с преобладающим численно пра-
вославным населением было бы невозможно. Сохранение же на территории края в
су ществующем виде силы, влияния, масштабов и методов распространения католического
вероучения с его польской этнокультурной составляющей представлялось политически
опасным для сохранения целостности государства. Администрация исходила из того, что
сформированный местной католической традицией антиправительственный и мис-
сионерский потенциал духовенства, опирающийся на социальную элиту местного
общества – польских помещиков и шляхту, несет в себе реальную угрозу возникновения
новых сепаратистских выступлений и требует введения системы соответствующих
ограничительных мер2.
Политика правительства в решении вопроса об отношении к местному католицизму
заключалась в том, чтобы, не отказываясь от соблюдения правовых норм веротерпимости,
разъединять исторически сложившуюся сопряженность религиозных и национально-
политических задач, характерную для деятельности части католического духовенства в
Северо-Западном крае, и ввести эту деятельность в сугубо религиозное и законопослуш-
ное русло. Политическим инструментом такого разъединения стала практика админи-
стрирования, особая сложность применения которой заключалась в том, чтобы при осу-
ществлении мер ограничительного характера не давать повода духовенству и местному
населению для обвинения правительства в противозаконном преследовании католической
веры3.
Для этого, в дополнение к существующим законам, регулировавшим деятельность
Римско-католической церкви в империи, в Северо-Западном крае вводился ряд админи-
стративных распоряжений, которые ограничивали религиозное влияние духовенства на
канонически подвластное ему население. Введение не предусмотренного законом по-
стоянного административного надзора над католическим духовенством мотивировалось
тем, что во время восстания ксендзы и монашествующие использовали данную им пра-
вительством духовную власть над паствой в качестве инструмента политической моби-
лизации политических врагов российского государства. Необходимо было не допустить
повторения ситуации, в которой духовная власть католического клира вновь смогла транс-
формироваться во власть политическую, способную мобилизовать и объединить полити-
ческих врагов империи в Северо-Западном крае. Правительству было хорошо известно,
что практически все участники восстания 1863 г. принадлежали к Римско-католической
1 Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. Т. 1, ч. 1. СПб., 1857.
Ст. 44-45; Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий хри-
стианских и иноверных // Свод законов Российской империи. Т. 11. Ч. 1. СПб., 1857.
2 ЛГИА (Политическое отделение). Ф. 378. Оп. 1864. Д. 2096. Л. 5.
Политические записки графа М. Н. Муравьева // Русский архив. 1886. № 6. С. 187–199; Граф
М. Н. Муравьев. Глава III. Записки его об управлении Северо-Западным краем и об усмирении
в нем польского мятежа 1863–1864 гг. // Русская старина. 1883. № 1. С. 134–139; ЛГИА. Ф. 378.
Оп. 1866. Д. 46. Л. 9–56; Ф. 378. Оп. 1866. Д. 1340. Л. 62–63.
3 ОР РНБ. Ф. 16. Д. 51. Л. 23–28; РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 64. Л. 5.
5
церкви. Возникали вполне обоснованные опасения, что в случае попытки новой воору-
женной сецессии из состава империи «фанатическая» приверженность части католиков
к своей Церкви может получить недопустимый приоритет перед светским законом и по-
литической лояльностью к российской монархии.
Установленный в условиях военного положения 1863–1868 гг. контроль губернской
администрации над римско-католическим духовенством фактически подменял собой ка-
ноническую власть местного епископата, законный характер которой подтверждался дей-
ствующим законодательством о статусе Римско-католической церкви в империи1.
Указывая на это очевидное противоречие, следует учесть, что появление чрезвычай-
ного административного нормотворчества было вызвано недоверием администрации к
политической лояльности епископата и местного католического духовенства, часть кото-
рого участием в восстании и прозелитизмом среди православных дискредитировала себя
в качестве законопослушных христианских пастырей. Государство с помощью льгот и
привилегий учитывало особый духовный и правовой статус профессии священнослужи-
телей, но оно не могло примириться с их проступками, несовместимыми с христианским
профессиональным призванием и нормами российского законодательства. Поэтому дей-
ствовавшие имперские правовые нормы регламентации деятельности этого духовенства,
с точки зрения безопасности государства и защиты прав «господствующей» Православной
церкви, представлялись администрации края недостаточными и неэффективными2.
В системе административных мер, введенных правительством и генерал-губернаторами
в Северо-Западном крае, можно выделить три основных направления. Первое – надзор
губернаторов над римско-католическим духовенством в форме контроля над поездками
духовенства и монашества за пределы своих приходов и монастырей, назначением ксенд-
зов на приходы и административные церковные должности, поступлением в монастыри
и духовные семинарии, содержанием проповедей священников и т. д. В качестве мер
административного наказания за правонарушения со стороны духовенства губернаторы
применяли практику наложения денежных штрафов, отстранения ксендзов от должности
или перемещения их на другие приходы3. Второе – меры по ограничению ритуально-
обрядовой составляющей римско-католического культа. Были упразднены католические
братства при костелах, запрещены крестные ходы вне костелов, самовольная постановка
римско-католических крестов на полях и дорогах и т. д.4 Третье – контроль губернских
властей за ремонтом и строительством костелов и часовен5.
Одновременно с региональным чрезвычайным нормотворчеством были приняты имев-
шие силу закона высочайшие повеления, ограничивавшие правовой статус Римско-
католической церкви в Западном крае6.
Цель нового политического курса по отношению к местному католицизму, принято-
му в 1864–1868 гг., заключалась в том, чтобы с помощью чрезвычайных мер упразднить
потенциальную опасность появления новых антироссийских выступлений с участием
представителей католического клира. Более того, памятуя, что ведущей социальной силой
1 Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских
и иноверных // Свод законов Российской империи. СПб., 1896. Т. 11, ч. 1. Ст. 30–31.
2 Миловидов А. И. Заслуги графа М. Н. Муравьева для православной церкви в Северо-Западном
крае. Харьков, 1900. С. 34; РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 298б. Л. 64.
3 ОР РНБ. Ф. 629. Д. 177. Л. 2–10, 14, 16; ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1865. Д. 1360. Л. 16, 91; Ф. 378.
Оп. 1864. Д. 1333. Л. 1–2.
4 ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1866. Д. 1349. Л. 3; Национальный исторический архив Беларуси (далее –
НИАБ). Ф. 295. Оп. 1. Д. 1671. Л. 1–7.
5 ОР РНБ. Ф. 629. Д. 177. Л. 1, 12.
6 РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 298б. Л. 75 об; ОР РНБ. Ф. 629. Д. 177. Л. 1–2; РГИА. Ф. 821. Оп. 125.
Д. 298а. Л. 112, 118.
6
восстания была местная шляхта, правительство, с помощью указанных превентивных
мер, стремилось предотвратить возможность участия в будущих сепаратистских высту-
плениях белорусского католического крестьянства, что придало бы польскому националь-
ному движению массовый характер. Для этого необходимо было не допустить «смещения»
функций духовенства в сферу политической пропаганды и прозелитизма, направляя их
на выполнение установленных законом и каноническим правом сугубо профессиональных
религиозных обязанностей.
Складывалась непростая для имперского государства ситуация, когда светская власть
вынуждена была настойчиво, включая различные формы уголовных и административных
наказаний, указывать католическому духовенству, чтобы оно не выходило за правовые
рамки веротерпимости и канонического права и сосредоточило свои усилия только на
выполнении пастырского долга. Совмещение религиозного служения духовенства с про-
пагандой польского этнического сепаратизма, с точки зрения МВД, было недопустимо
не только российскими законами, но и с универсальным содержанием христианского
благовестия, с его проповедью любви и милосердия, спасения для жизни вечной, вос-
кресения и Царства Божьего1.
В 1868 г. в Северо-Западном крае империи начался процесс отмены военного поло-
жения, завершившийся в 1872 г. Следовательно, правительство признало, что основные
задачи по ликвидации непосредственных причин восстания и наказания его участников
были уже решены. Однако базовые направления конфессиональной и этнической поли-
тики правительства в Северо-Западном крае империи, сформированные в чрезвычайный
период, оставались неизменными. Они были сформулированы М. Н. Муравьевым, рас-
смотрены Западным комитетом и одобрены Александром II 27 мая 1864 г. Комитет при-
знавал «неподлежащим никакому сомнению признание Северо-Западного края русским,
составляющим древнее достояние России»2.
Это означало, что правительство в противовес требованиям польского национально-
го движения подтверждает российский суверенитет над шестью губерниями края и рус-
скую идентичность входящих в него белорусских земель. Преемственность указанного
политического курса была подтверждена Александром II в указах об изъятии из ведения
главного управления Северо-Западным краем трех губерний: Могилевской – 27 июня
1869 г., Витебской – 2 ноября 1869 г. и Минской – 25 декабря 1870 г. – и подчинении их
непосредственно МВД.
В условиях наступившего мирного времени правительство по-прежнему ставило сво-
ей целью: «Упрочение русской народности в Западном крае, ограничение преобладания
польской национальности и преграждение польской пропаганды путем религиозным»3.
Для выделенных из состава Северо-Западного края губерний сохраняли силу закона на-
званные выше высочайшие повеления и ряд распоряжений генерал-губернаторов отно-
сительно Римско-католической церкви, принятых в условиях военного положения (1863–
1868 гг.)4. Аналогичные правовые и административные ограничения деятельности
Католической церкви сохранялись и в трех губерниях Северо-Западного края (Виленской,
Ковенской и Гродненской), оставшихся в составе генерал-губернаторства5.
На протяжении последующих десятилетий каких-либо существенных изменений в
действовавшую систему административных ограничений религиозной жизни католиков,
1 РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 64. Л. 2.
2 ЛГИА (Политическое отделение). Ф. 378. Оп. 1864. Д. 2096. Л. 3.
3 ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1869. Д. 66. Л. 48 об; Ф. 378. Оп. 1869. Д. 97. Л. 6; НИАБ. Ф. 295. Оп. 1.
Д. 1671. Л. 58.
4 ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1869. Д. 66. Л. 50–52; Ф. 378. Оп. 1869. Д. 97. Л. 7–10; НИАБ. Ф. 295. Оп. 1.
Д. 1671. Л. 58–61.
5 РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 298а. Л. 8.
7
их духовенства и иерархии внесено не было. В итоге введенные по чрезвычайным по-
литическим обстоятельствам региональные административные меры в отношении мест-
ного католичества приобрели долговременный характер и, за некоторыми исключениями,
продолжали действовать в крае вплоть до начала XX в.1
Следует отметить, что меры, предпринятые правительством по отношению к Като-
лической церкви, явились составной частью политики системного обрусения Северо-
Западного края, начатого администрацией М. Н. Муравьева в целях упразднения социо-
культурного, религиозного и экономического доминирования польского католического
меньшинства над православным крестьянским большинством. Представление о польской
идентичности Северо-Западного края определялось не только его историей, т. е. бывшей
принадлежностью к Речи Посполитой. Местная элита – дворянство, католическое духо-
венство и интеллигенция – состояла в основном из поляков и ополяченных белорусов и
литовцев. Составляя не более 6 % населения западных губерний, польское меньшинство
занимало доминирующие позиции в крае2. Предполагалось, что осуществление этой по-
литики существенно сократит степень воздействия Католической церкви и польской куль-
туры на местное белорусское население и ослабит тем самым постоянную угрозу поль-
ского сепаратизма на западных окраинах Российской империи.
Политика системного обрусения края в той или иной степени затрагивала все этни-
ческие группы, населявшие Северо-Западный край. Но только по отношению к домини-
ровавшему польско-католическому меньшинству обрусение рассматривалось как адми-
нистративно-правовая, экономическая, социальная, религиозная и культурная реконкиста,
призванная повернуть вспять польско-католическую экспансию, достигшую своего выс-
шего пика к 1863 г.
Однако эта реконкиста имела свои границы, определенные действующим законода-
тельством о веротерпимости, что гарантировало сохранение католичества на территории
Северо-Западного края. Объектом реконкисты после событий 1863–1868 гг. стала не
Римско-католическая церковь с ее структурами управления и приходами, а польская тра-
диция этой церкви. Начавшаяся системная борьба с польской идентичностью костела и
края преследовала общую цель – модернизацию региона и постепенную интеграцию его
в состав Российской империи.
Религиозной составляющей политики обрусения стала государственная поддержка мис-
сии Православной церкви, предполагавшей ее территориальный рост, активное строитель-
ство новых храмов и расширение границ «русской народности» – т. е. религиозно-этнической
общности белорусов, великороссов и малороссов – путем обращения белорусов-католиков
в православие. Вооруженные выступления польской шляхты в 1863 г. убедили правитель-
ство, что отмена крепостного права и принадлежность крестьян-белорусов к православию
стали идейно-социальным иммунитетом против революционной и польской националисти-
ческой пропаганды местных руководителей восстания – В. Калиновского и др.
Усиление позиций Православной церкви в западных епархиях должно было способ-
ствовать формированию устойчивой русской идентичности православного крестьянского
1 ЛГИА. Ф. 604. Оп. 5. Д. 748. Л. 1–3 об; Ф. 604. Оп. 5. Д. 1023, Л. 1–9; Ф. 378. Оп. 1877. Д. 13.
Л. 18, 33.
2 Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого.
V. Витебская губерния. Тетрадь 3. 1903. С. X; Первая всеобщая перепись населения Российской
империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. XXII. Минская губерния. 1904. С. IX; Первая все-
общая перепись населения Российской империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. XXIII. Мо-
гилевская губерния. 1903. С. VII.; Бабин В. Г. Государственная образовательная политика в За-
падных губерниях во второй половине XIX – начале XX в. / Власть, общество и реформы в
России (XVI – начало XX в.): материалы науч.-теоретич. конф. 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.
С. 199–200.
8
населения, которое рассматривалось после восстания 1863 г. в качестве главной социаль-
ной опоры правительства в западном регионе империи. Создаваемые православием и
правительством идентификационные механизмы формирования русского самосознания
одновременно преследовали цель интеграции белорусов в религиозно-этническую общ-
ность русских. Следует отметить, что понятие «русский», бытовавшее в этот период, не
являлось этнонимом в его современном значении. Для этого понятия было характерно
двойственное этническое и конфессиональное содержание, делавшее его инклюзивным,
расширительным. Принадлежность к православию означала включение этнического само-
сознания (идентичности) белорусов в более широкую категорию русского. Согласно тра-
диционным представлениям, существовавшим до первой советской переписи населения
1926 г., все «народности», принадлежавшие к Православной церкви – малороссы, велико-
россы и белорусы, – считались русскими. По словам В. А. Тишкова, «…те, кто сегодня
называются русскими, в те времена назывались великороссами, украинцы, в свою очередь,
назывались малороссами, а вместе с белорусами они считались русскими. Но русскими
могли считать или считали себя также представители других национальностей и верои-
споведаний, в случае, если они принимали или были от рождения православными»1.
Поэтому понятия «русский», «западнорусский», «белорус», употребляемые в офици-
альных документах светских и церковных и периодической печати Северо-Западного края
второй половины XIX – начала XX в., не исключали друг друга, а, наоборот, являлись
синонимами. В таком же синонимическом смысле указанные понятия используются и в
данной работе.
Указанные идентичности, формирующиеся на основе общей православной традиции,
русского языка и церковнославянского языка богослужения, свидетельствовали о принад-
лежности к религиозно-этнической общности русских, в то время как белорусский язык
служил средством для этнической самоидентификации внутри этой общности.
В Российской империи при переписях население разбивалось на группы по религи-
озному и языковому принципу. При распределении населения по «народностям» за осно-
вание принимался родной язык. Из религиозно-этнической общности русских белорусы
выделялись в качестве «народности» с помощью государственных процедур – переписей
населения. В таком случае вероисповедный критерий отходил на второй план, и на осно-
ве общего языка православные и католики выделялись в единую народность – белорусов2.
На этом основании правительство идентифицировало католиков, говорящих на белорус-
ском языке, в качестве белорусов, принадлежавших к этнической общности русских.
Политика системного обрусения края не ставила своей целью насильственно асси-
милировать белоруса, переделать его в великоросса, как это бездоказательно утверждает
белорусская «национальная» историография3. Подобные архаические представления це-
1 www.valerytishkov.ru. Тишков В. А. И русский, и российский // Вестник Российской нации. 2009.
№ 2 (4).
2 Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого.
XXIII. Могилевская губерния. 1903. С. VII; Первая всеобщая перепись населения Российской
империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. XXII. Минская губерния. 1904. С. VIII; Первая
всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. V. Ви-
тебская губерния. Тетрадь 3. 1903. С. IX–X; Первая всеобщая перепись населения Российской
империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. XI. Гродненская губерния. 1904. С. VII; Первая
всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г.; под ред. Н. А. Тройницкого. IV. Ви-
ленская губерния. Тетрадь 3. 1903. С. IX.
3 Біч М. Беларускае адраджэнне ў XIX – пачатку XX ст.: гістарычныя асаблівасці, узаемаадносіны
з іншымі народамі. Мiнск, 1993. С. 4; Снапкоўская С. У. Гісторыя адукацыі і педагагічнай думкі
Беларусі (60-я гг. XIX – пачатак XX ст.). Мiнск, 2001. С. 132; Яноўская В. Гісторыя хрысціянскай
царквы на Беларусі. Мінск, 2002. С. 140; Грыгор’ева В. В., Завальнюк У. М., Навіцкі У. І.,
Філатава А. М. Канфесіі на Беларусі (канец XVIII–XX ст.). Мiнск, 1998. С. 71.
9
ликом укладываются в рамки примордиализма. Историкам, разделяющим эти взгляды,
свойственна вера в социальный конструкт одномерной и взаимоисключающей этнической
идентичности как некоего базового архетипа человеческого бытия. Этническую идентич-
ность они рассматривают как неотъемлемую психологическую часть «Я», а ее изменения
как неестественные и навязанные человеку извне. Господствующее в «национальной»
историографии примордиалистское понимание этничности приводит к утверждению жест-
кой нормы единственной, обязательной и кровной национальной принадлежности1. Не-
удивительно, что политика системной русификации Северо-Западного края интерпрети-
руется с точки зрения этой «предписанной» историками «единственной», идеологически
препарированной белорусской идентичности.
В действительности речь шла о процессах интеграции этнически родственных бело-
русов в состав религиозно-этнической общности русских. Этот процесс протекал на осно-
ве либо общих конфессиональных и культурных ценностей, как это было в случае с
православными белорусами, либо на основе только ценностей культурных, как это было
в случае с белорусами-католиками. В иерархии идентичностей два уровня этнического
сознания белорусский – русский не исключали друг друга, а составляли множественность,
включавшую в себя все более высокие уровни. В этом случае самоидентификация осу-
ществлялась через осознаваемую отличительность как один из элементов множественной
идентичности2. В случае с белорусами, проживавшими в Российской империи, эта ие-
рархия идентичностей выстраивалась по принципу: «я – белорус, и я – русский».
В результате политики обрусения русское самосознание белорусов не приобретало
иноэтничное содержание, как это зачастую происходило в результате католического при-
сутствия и связанного с ним влияния польской культуры. По мысли известного русского
лингвиста Н. С. Трубецкого, в силу изначально высокой степени этноязыковой однород-
ности восточнославянского культурного пространства это русское самосознание включа-
лось в совместные цивилизационные усилия великороссов, малороссов и белорусов по
созданию «высокой» русской культуры3.
Осуществляя политику системного обрусения края, государство с разной степенью
интенсивности и последовательности конструировало ответы на польско-католические
вызовы в экономике, религиозно-этнической и социокультурной областях. Опираясь на
местные исторические традиции русского самосознания, оно с помощью системы обра-
зования, Православной церкви, других социальных институтов и групп формировало
этническую самоидентификацию белорусов как взаимоисключающую оппозицию иден-
тичности польской. В сознании населения начало утверждаться имперское представление
о том, что принадлежность к «русской народности» (термин, употребляемый в офици-
альных документах) в отношении белорусов означала этническую общность с двухуров-
невой самоидентификацией: «я – белорус, и я – русский». Учитывая конфессиональный
критерий русскости, самоидентификация усложнялась: «я – православный, я – белорус,
и я – русский».
В свою очередь, католическое духовенство, за отдельными исключениями, предпо-
читало идентифицировать свою белорусскую, малороссийскую и частично литовскую
паству в качестве польской или, если воспользоваться удачным термином Д. Сталюнаса,
1 Тишков В. А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003.
С. 111, 232.
2 www.valerytishkov.ru. Тишков В. А. И русский, и российский // Вестник Российской нации. 2009.
№ 2 (4); Тишков В. А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии.
М., 2003. С. 114–115.
3 Шевченко К. В. Исторический поиск Беларуси. Альманах. Минск, 2006 // Русский сборник.
Исследования по истории России; ред.-сост. О. Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Коле-
ров, Брюс Менниг, Пол Чейсти. Т. V. М., 2008. С. 328–329.
10
«потенциально» польской. Настаивая на польской идентичности своей непольской паствы,
католическое духовенство конструировало этническое самосознание не только своих при-
хожан, но также и своих религиозных противников-православных. Польская идентичность
католических прихожан формировалась в качестве оппозиционной идентичности белору-
сов-православных, которые воспринимались католиками как русские. В повседневной
жизни при определении этнической принадлежности низших сословий, прежде всего
крестьян-белорусов, критерием служила конфессиональная принадлежность.
В народной среде католики считались поляками (или, по крайней мере, «потенциаль-
ными поляками»), а православные – русскими («потенциальными русскими»)1. Самоиден-
тификацию католиков-белорусов, формируемую польскоязычным костелом, можно было
выразить в терминах: «я – католик, значит, я – поляк».
Интересы местного католицизма, поддерживаемого Римской курией в последователь-
ном и настойчивом отстаивании своей традиционной польской идентичности, и полити-
ка интеграции, осуществляемая российским правительством, находились в постоянном
противоречии. В связи с этими обстоятельствами модернизация, в форме системного об-
русения края, и проблемы веротерпимости оказались взаимосвязанными2.
Для непримиримо настроенной части католических священнослужителей и паствы
правовые и административные ограничения придавали новый импульс для сохранения
настроений религиозного и национального протеста. Для этих настроений было харак-
терно негативное отношение к православию не только как чуждой религии, но и как
олицетворению российской государственности и «русской народности». На практике это
означало противодействие ксендзов заключению смешанных браков католиков с право-
славными, незаконное преподавание св. Таинств лицам, формально числившимся право-
славными, прозелитизм, создание тайных польских школ для обучения Закону Божьему,
запрещение католикам посещать православные церковно-приходские школы, порицание
православия и русофобию3.
Религиозной основой нелегального прозелитизма являлось догматическое учение,
утверждавшее, что единственной истинной и непогрешимой Церковью, вне которой ни-
кто не может достигнуть вечного спасения, является Церковь Римская. Позиция соте-
риологического и экклезиологического эксклюзивизма позволяла рассматривать право-
славных как «схизматиков», т. е. раскольников, отпавших от истинной Церкви. Этих
людей необходимо было для их же спасения возвратить в лоно католицизма4.
Миссионерские приемы, к которым прибегали ксендзы для обращения «схизматиков»
в католицизм, являлись противоправными, так как законы Российского государства кара-
ли виновных в прозелитизме среди православного населения. Совращение православных
подданных империи в инославие, иноверие и «раскол» означали посягательство на права
«господствующей» в империи Православной церкви и расценивались российским зако-
нодательством в качестве противоправных действий, наказуемых в уголовном порядке.
Поэтому существовавшее противоречие между вероучением Католической церкви, вме-
няющей миссию среди «схизматиков-православных» в обязанность духовенству, и рос-
1 Сталюнас Д. Границы в пограничье: белорусы и этнолингвистическая политика Российской
империи на западных границах в период великих реформ // Ab imperio. 2003. № 1. С. 279.
2 Сборник статей, разъясняющий польское дело по отношению к Западной России. Вып. 1. Сост.
и изд. С. Шолкович. Вильна, 1885. С. 325.
3 ЛГИА. Ф. 604. Оп. 5. Д. 1023. Л. 1–9; Ф. 604. Оп. 5. Д. 1104. Л. 1–4; Ф. 604. Оп. 5. Д. 2542.
Л. 17–21; РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 1077а. Л. 194; Ф. 821. Оп. 10. Д. 256. Л. 167; НИАБ. Ф. 136.
Оп. 1. Д. 35609. Л. 13–29; Ф. 295. Оп. 1. Д. 1973. Л. 25–27; Литовские епархиальные ведомости.
1902. № 12. С. 100–102.
4 Юдин А. Исторические этапы взаимных отношений церквей Востока и Запада // Введение к
книге: Православие и католичество: от конфронтации к диалогу. Хрестоматия. М. 2001. С. 76.
11
