Table Of ContentКРАСНОЯРСКИЙ БУНТ 1695 — 1698 ГГ. (К истории народных
движений XVII века).
Бунты и "шатость" сибирских служилых людей XVII века заслуживают
особенного взимания и изучения. Сравнительно с служилыми людьми московской
Руси сибирские "государевы холопы" пользовались фактически значительною долею
независимости и самостоятельности. Находясь вдали от непосредственного влияния
московских традиций и дисциплины, они могли свободнее обнаруживать свои
стремления и упорнее добиваться удовлетворения их. Всего ярче и полнее эта
относительная самостоятельность сибирских служилых людей выступает именно в
их частых и резких бунтах против воеводской власти.
Нигде кроме Сибири злоупотребления воевод не доходили до той грандиозной
степени, когда населению становилось совершенно "не мочно жить" и оно, после
бесплодных воплей к великому государю о смене воевод, открыто поднимало
против них бунт и пыталось своими силами и средствами оградить себя от " воевод
-разорителей, грабителей, мучителей".
Насколько грандиозны были воеводские злоупотребления в Сибири, настолько
же поражают своими размерами и вызванные ими бунты. Иногда бунты длились по
нескольку лет, переходя в открытые военные действия против воевод и их
сторонников, которых восставшее население держало "в осаде" и преследовало
всячески, воеводам "отказывали от воеводства" или прямо изгоняли их из городов.
На место упраздненной воеводской власти, или совместно с нею, служилые
люди избирали своих выборных властей — "выборных судеек" и др., заводили
"мирские круги, советы, думы", руководившие борьбой с воеводами и всем вообще
движением. При отсутствии воевод эти "воровские (то — есть, незаконные, вольные)
думы" брали на себя все функции воеводской власти и отправляли на месте всякие
"государевы дела".
Конечно, такие восстание были только временными явлениями, и редко
сибирским служилым людям удавалось надолго оградить себя от "лихих воевод". На
место изгнанных населением, или смененных по его челобитьям воевод, приезжали
из Москвы другие, которые жили первое время еще "с опаской", в виду местных
"воровских (то есть вольных) людей", а потом все забывалось и снова затягивалась
старинная песня на бесконечную тему воеводских злоупотреблений тянувшаяся
вплоть до нового взрыва народного негодования, с новым изгнанием или сменою
зарвавшихся воевод и т. д. и т. д. Иные из сибирских служилых и жилецких людей
не мирились с такими "порядками" родной земли и уходили искать "новых землиц",
где можно было бы "жить особо" если не "от великого государя" (бывал и этот
мотив), то хотя "от лихих воевод". Уходили "за океан, на острова", за Байкальское
море, в Даурию и т. п. Образовался многочисленный и предприимчивый класс
"охочих служилых людей", которые на свой риск и страх шли открывать новые
земли (открытия Семеном Дежневым Берингова пролива, Ерофеем Хабаровым р.
Амура и т. п.).
Красноярская "шатость" 1695–1698 гг., закончившаяся открытым бунтом,
выросла на той же почве воеводских злоупотреблений и является типичным
представителем бунтов сибирских служилых людей XVII века. Красноярский бунт
почти неизвестен в литературе, а между тем о нем сохранилось громадное дело
среди столбцов Сибирского Приказа, хранящихся в Московском архиве
министерства юстиции, и дело это заслуживает обстоятельного изучения.
Прежде всего Красноярский бунт поражает своею продолжительностью: он
длился около трех лет. Все это время существовала в Красноярске выборная
организация среди служилых людей: движением руководили "выборные судьи
(судейки)". Последовательно трем воеводам — стольникам Алексею и Мирону
Игнатьевичам Башковским и Семену Ивановичу Дурново — Красноярцы
"отказывали от воеводства" и добивались их официального смещения. Всего круче
они обошлись с самым "лихим" из этих воевод — с Дурново, которого не только
держали несколько месяцев "в осаде" (как и Мирона Башковского), но в конце
концов изгнали из города, при чем воевода только случайно сохранил свою жизнь.
Любопытны и другие стороны этого бунта, особенно группировка воеводской
и оппозиционной партий. Последняя представляя громадное большинство служилых
людей, состояла главным образом из старожилых красноярцев, издавна здесь
поселившихся. Воеводское же меньшинство (около 4-ой части всех служилых
людей) набралось преимущественно из новоселов — "ссыльных людей", среди
которых заметную группу составляла часть "ссыльных литовских людей и черкас"
(другая часть их — почти половина — принадлежала к бунтовщикам), имея во главе
боярского сына Василия Игнатьевича Многогрешного (брата бывшего
малороссийского гетмана Демьяна Многогрешного). Возможно, что опальное
состояние ссыльных людей заставляло их больше держаться воеводской партии,
чтобы не ухудшить своего положения. Но и помимо того, здесь сказался всегдашний
антагонизм между коренным и пришлым населением и обычный сибирский протест
против ссыльной колонизации, заметный еще с XVII века.
В Красноярском бунте участвовали преимущественно служилые люди, по
"шатость" была и между жилецкими людьми города и уезда — между посадскими,
крестьянами и ясачными людьми. По крайней мере, жилецкие люди если не всегда
участвовали открыто в бунте, то всегда неизменно сочувствовали и всячески
содействовали ему тайно, а явно подавали челобитные на злоупотребления воевод.
"Весь город и уезд" добровольно и охотно признавали власть "выборных судей".
Специальный "розыск" о Красноярском бунте производили в 1695 — 1699 гг.
московские "сыщики" думный дьяк Данило Леонтьевич Полянский и дьяк Данило
Андреевич Берестов, посланные Петром Великим в Сибирь для "большего сыска" о
злоупотреблениях всех вообще сибирских воевод и других служилых людей. К
сожалению, этот розыск сохранился не весь целиком, да и не был закончен. В
нижеследующем изложении мы и предоставляем довольно полное обозрение этого
дела.
I.
Фамилия Башковских хорошо была известна в Красноярске. Еще в 1686 —
1688 гг. здесь воеводствовал Игнатий Васильевич Банковский — отец Алексея и
Мирона, бывших воеводами в 90-х годах, когда разгоралась Красноярская смута. С
отцом этих "лихих воевод" Красноярцы, по видимому ладили, по крайней мере
обвинительных челобитных на него не было и в Красноярске при нем было
спокойно. После него воеводствовали два его сына. Первым воеводствовал в
Красноярске старший сын Игнатия Алексей Башковский, в 1694 — 95 гг. Не прошло
и года с его назначения, как на него посыпались челобитья служилых, жилецких и
ясачных людей, обвинявших воеводу в лихоимстве, и всевозможных "обидах и
разорениях".
Свои грабительства А. Башковский производил так бесцеремонно, что вызвал
даже порубежные осложнения — с соседними калмыцкими и киргизскими землями.
Правда, эти затруднения начались давно — с 1666 года, при воеводе Герасиме
Петровиче Никитине (1663 — 1666 гг.), который всячески притеснял и грабил
калмыцких и киргизских торговых людей, приходивших в Красноярск. Позже был
"такой же воевода разоритель и грабитель" Данила Григорьевич Загряжской (1678
—1679 гг.), не щадивший и зарубежных соседей, которые вынуждены были в
отместку делать набеги на Красноярский уезд. То же самое повторилось и при А.
Башковском: с приезжавших в Красноярск бухарских и калмыцких торговых людей
он брал "великие взятки" деньгами, товарами, "ясырем" и проч., а в результате —
калмыцкие и киргизские "воинские люди" стали "приходить войною" на Енисейский
и Красноярский уезды.
Мало того: Красноярцы прямо обвиняли этого "воеводу грабителя и
разорителя" в "изменном деле" из корыстолюбивых побуждений. Они утверждали,
что он посылал в киргизскую "немирную орду" своего человека Якова Аргамачка с
свинцом, порохом, "добрыми конями" и с разными товарами. Все это выгодно
продавалось киргизам, которые с этим же порохом и свинцом приходили "воевать" с
Красноярцами...
Красноярцы убедились, что с А. Башковским им "жить не мочно", и подняли
против него бунт. Недовольные воеводою служилые люди стали собираться в
"круги" и устраивать свои "думы и советы". Руководителями движения были
боярские дети Трифон Еремеев, Дмитрий Тюменцов, Конон Самсонов, Григорий
Ермолаев и Алексей Ярлыков. Все они были старослужилые Красноярцы, местные
уроженцы, пользовавшиеся большим влиянием на товарищей, примкнувших к ним в
большинстве. Во главе воеводской партии — слабой и количественно и качественно,
стал боярский сын из ссыльных черкас Василий Многогрешный, потянувший за
собою других ссыльных людей.
Не смотря на противодействие воеводских сторонников, Трифон Еремеев с
товарищи добились своего: 16-го мая 1695 года они собрались толпою пред
приказною избою и объявили вышедшему на шум воеводе А. И. Башковскому, что
"отказывают" ему "от воеводства". Воевода стал угрожать толпе карами и требовал
выдачи "пущих заводчиков", но толпа продолжала шуметь, настаивая на своем
"отказе от воеводства", а часть бунтовщиков пошла на воеводский двор, и начала
грабить "животы" Башковского. В то же время другая толпа рассеялась по городу и
принялась "разорять домишка и грабить животишка" служилых людей из
воеводской партии. Последние пробовали защищать свое имущество, но
бунтовщики "били смертным боем" всех сопротивлявшихся. Башковский поспешил
уехать в Енисейск, опасаясь за свою жизнь.
Бунтовщики торжествовали, когда добились отъезда воеводы, и город
фактически оказался в их руках. Немедленно они принялись за организацию своего
управления. Главные руководители движения Трифон Еремеев в Дмитрий
Тюменцов были избраны "судьями", ведавшими город и уезд, т. е. заменившими
воеводу в пределах его власти, но ограниченными "советом" старших служилых
людей (боярских детей, "начальных людей" — атаманов, пятидесятников и др.) и
всенародною "думою", т. е. собранием всех участников движения. После судей
главную роль играли боярский сын Конон Самсонов и казачий атаман Аника
Тюменцов, брат судьи.
Первым делом судей было остановить начавшийся грабеж в городе. Это им
удалось настолько, что даже большая часть пожитков А. Башковского была спасена
и положена на хранение в приказную избу. Не удалось только отстоять обширные
"съестные и питейные припасы" Башковского. Правда, 3 бочки вина (одна с
"двойным вином") судьи отобрали у толпы, но по ея "челобитью" и "по приговору
всяких чинов служилых людей" согласились раздать то вино "в дуван" всем
участникам и сторонникам бунта.
Затем судьи принялись за борьбу с происками воеводской партии. Последняя
получила неожиданное подкрепление в лице только что прибывшего в Красноярск
после годовой службы "на приказе" в Удинском остроге боярского сына Степана
Иванова, человека очень энергичного и преданного Башковскому, в благодарность
за получение богатого "приказа". На встречу Иванову, возвращавшемуся с
"государевою соболиною казною" и с собственными, награбленными в Удинске
"животами", выезжали воеводские сторонники казачий десятник Евсей Олферьев,
казаки Яков Щепетов, Кирилл Немчинов и др., и вели с Ивановым какие-то
переговоры. По приезде в Красноярск Иванов сразу стал в неприязненные
отношения к выборным судьям и их товарищам; те схватили его, отобрали у него
соболиную казну и все его пожитки, а самого его убили.
Когда все эти волнения улеглись, судьи с товарищами отправили в Москву
челобитную на А. Башковского, в дополнение к прежним. Они не скрывали ничего
из последних событий, закончившихся изгнанием воеводы, сознавали свою вину
пред "великим государем", но в то же время твердо стояли на том, что им стало
"жить не мочно" с этим "лихим воеводою". В конце концов они просили прислать
"доброго воеводу"...
Воеводу им дали, но родного брата только что изгнанного ими А. И.
Башковского...
По видимому, у Башковских была сильная рука в Сибирском приказе,
устроившая это неожиданное назначение. В Красноярске ожидался "сыщик" для
"сыска" о злоупотреблениях А. Башковского, доведших красноярцев до бунта. Как
бы ни был этот сыщик самостоятелен и неподкупен, но он не мог не считаться с
разными местными влияниями, среди которых воеводское влияние было
преобладающими Воевода мог направить розыск куда ему желательно, оказывать
давление на участников и свидетелей бунта, заметать следы злоупотреблений своего
предшественника, словом мог всячески мешать розыску. Всего этого следовало
ожидать от нового Красноярского воеводы — Мирона Игнатьевича Башковского,
явившегося не умерителем местной "шатости", но мстителем за брата,
пострадавшего от неё. Тяжелые дни наступали для Красноярска, смущенного
ожиданием нового воеводы...
II.
С Мироном Башковским, который пробыл в Красноярске воеводой с августа
1695 года по август 1696 года, вернулся в Красноярск и Алексей Башковский,
который должен был сдать брату город, государеву казну, служилых людей и
прочее, и во всем этом "расписаться" с ним, т. е. получить "расписной список" от
нового воеводы. Но Алексей испугался начавшегося в городе брожения служилых
людей, и Мирон вынужден был его "отпустить из Красноярска, не счетчи" по казне и
не расписавшись с ним.
Никаких злоупотреблений Мирон Башковский не успел еще совершить, но для
красноярцев было достаточно, что Мирон родной брать только что изгнанного ими
воеводы. Они предчувствовали, что брат будет мстить за брата, и сразу стали в
неприязненные отношения к Мирону, находя для себя оправдание в том, что он
действительно в самом же начале стал отличать друзей от недругов, относясь к
последним с естественною недоверчивостью и подозрительностью.
Еще в ожидании М. Башковского и предстоящего розыска о майском бунте,
многие служилые люди выехали из Красноярска, скрываясь по своим деревням, или
у родных и знакомых. Оставшиеся в городе служилые люди вступили в сношения с
этими "деревенцами" и стали требовать возвращения их в город, для борьбы с новым
воеводою. В сентябре "деревенцы" потянулись в Красноярск.
Воевода узнал, что большая партия деревенцов под начальством Василия
Обухова направляется в город. Навстречу им он отправил своих сторонников.
Анисима Путимцова и других. Путимцов с товарищи должны были заявить
"деревенцам всяких чинов служилым людям", чтобы они "в Красноярск
многолюдством не ездили, а буде кому какая нужда, и они бы ехали в город
человека но три, или по пяти, или по шести". Но Обухов не послушался и со всем
отрядом стал подвигаться дальше.
14-го сентября воевода послал в дер. Севастьянову казачьего десятника Илью
Сурикова, с 10 казаками, давши ему "наказную память", чтобы он доставил в город
"смутителей" Василия Обухова и Ивана Гендоурова. Суриков предъявил память
приказному человеку дер. Севастьяновой боярскому сыну Федору Самсонову, чтобы
он тех "бунтовщиков сыскав, отдал" ему. Но Самсонов, уже примкнувший к партии
Обухова, отказал Сурикову в каком бы то ни было содействии, и посоветовал
вернуться в город. Тот так и сделал. На обратной дороге, в дер. Хлоптуновой он
встретил новый отряд деревенцов, около 40 человек, собравшихся здесь из села
Бузинского и деревень Юксеевской, Нахвальной, Шиверской, Шандринской и др.
Деревенцы не обратили никакого внимания на приказ воеводы, "учинились
великих государей указу сильны и непослушны, и тех заводчиков и смутителей не
выдали"; они говорили прямо, что если воевода выйдет с ссыльными людьми на
поле, они с ними будут биться.
Между тем, и в городе началось брожение, когда деревенцы появились в
окрестностях Красноярска, а часть их проникла в самый город. На городских
площадях собирались "народные воровские круги", которыми руководили боярские
дети Григорий Ермолаев, Конон Самсонов, Алексей Ерлыков — "заводчики" бунта
при А. Башковском, затем новые деятели — атаман Михаил Злобин, сотник Иван
Поспелов и др.
Видя растущий мятеж, воевода грозил "город выжечь и вырубить". Но угроза
подлила масла в огонь. Намерение воеводы было предупреждено заговорщиками:
стали гореть от поджогов дома воеводских сторонников — казаков Фомы Терскаго,
Замятни Селиванова и др. Дома других стали подвергаться грабежу.
Так прошел октябрь, а в ноябре брожение вылилось в открытый бунт: 11-го
ноября воевода Мирон Башковский вынужден был запереться с своими
сторонниками "в малом городе" (крепости), где и пробыл с тех пор "в осаде" до
конца августа 1696 года. С ним находилось около 50 человек, но за стенами
крепости, недурно вооруженной и с значительными боевыми припасами, эта кучка
людей чувствовала себя достаточно сильною пред своими противниками.
14-го ноября ударили в набат в Покровской церкви, куда стали собираться
служилые люди с оружием, посадские люди, подгородные крестьяне и ясачные
татары. Затем все это "многолюдство, с ружьем, с копьями и со знаменами"
двинулось к "малому городу", под начальством боярского сына Григорья Ермолаева,
атамана Михаила Злобина и сотников Симона Белянина и Ивана Поспелова. Воевода
вышел на крепостную стену и выслушал от Ермолаева "отказ от воеводства",
подкрепленный всею толпою. Толпа разграбила оставшиеся в большом городе
"животы" Башковского — "все без остатка", а также дома воеводских сторонников,
засевших с воеводою в малом городе.
